| Что мне расскажет спящий проводник? Пустые, дребезжащие стаканы на столике купейном у окна, несущегося мимо станции, мелькнувшей в темноте. Мента, курящего в кулак заснеженной пустыни, точнее — глубины. Где, как нетрезвый, глупый ученик, стыдливо вывернув карманы,- мир наш пред Господом поник. Когда со мною встретится она – веселая, без грима, проявятся ли строчки на листе бумаги, что я комкал и таскал в башке своей, как в мусорной корзине, поверив благородной пантомиме – ее безмолвной красоте? Когда минуты станут длинными руками неотвратимой смерти, чем время будем мерить мы? Во что сыграем с ветром, облаками одни среди зимы? среди зимы? |
Que me raconte le conducteur endormi? Des verres vides qui tremblent Sur la table du compartiment près de la fenêtre, les gares passées ayant apparu furtivement dans l’obscurité. Les flics fumants dans le poing Les déserts eneigés plus précisément – les profondeurs. Où, comme un ivrogne, étudiant stupide pudiquement retourne ses poches – notre monde s’est fané devant Dieu. Quand elle vient m’accueillir, elle est gaie, sans maquillage, Est ce que les lignes vont apparaitre sur la feuille de papier que j’ai froissée et portée dans ma tête, comme dans une poubelle, croire en la noble pantomime – en sa beauté silencieuse? Lorsque les minutes deviendront les bras longs de la mort inéluctable, Comment allons-nous mesurer le temps? A quoi va t on jouer avec le vent et les nuages Seuls au milieu de l’hiver? au milieu de l’hiver? |
| Что мне расскажет Родина моя с плывущими кусками на экране Любви замерзшей, вьюгой февраля, в пустой и темной пропасти зрачка по расширяющейся звездной пилораме? С водой технической, прокисшей в кране, в разбитом шприце тощего торчка, что в туалете просыпается, зевая, и смотрит на поля. |
Que me raconte ma patrie Avec des morceaux flottants sur l’écran De l’amour congelé de la tempête de neige de Février, Dans les pupilles d’une abîme sombre et déserte à la scieuse stellaire en expansion? Avec de l’eau, technique, aigre au robinet, Une seringue brisée d’un junkie maigre, Se réveillant dans les toilettes, bâillant, Et regarde les bords. |
| Что мне расскажет нищая старуха на злом перроне, с полным котелком картошки сваренной – назойливая муха, под хамством мокнущая, как под кипятком? За поездом устало семенит – глазами, полными разлуки и труда, руками, верными прощению и ласке. – Сынки, еда… – чуть слышно говорит, – кому, сыночки, деточки, – беда.. |
Que me raconte une pauvre vieille femme sur le quai du mal, avec un gamelle pleine de pommes de terre bouillies est une mouche importune, se mouiller sous l’impolitesse comme sous l’eau bouillante? Derrière le train trottine d’un air fatigué – les yeux pleins de la séparation et du travail les mains, les mains fidèles au pardon et à la bonté. – Les gosses, la nourriture … – Dit doucement, – Pour qui, les gamins, petits enfants, – quel malheur .. |
| Что мне расскажут эти города: многоэтажки, склады, чьи-то норы, одушевлённые граффити гаражи, И серые бетонные заборы? Унылая, неверная среда всех дней недели ловит поезда, что до смерти ей надоели. Окраин грязных этого покоя никто не ценит, верится с трудом, что столько поколений есть в крови сего надоя. Но там, где третий, рядом еще двое, И свечкой теплятся церквушка и роддом. Куда они все едут? Что влечёт нас в панорамах дальних, что в этих городах суицидальных, где каждый жест и чувство любят счёт? Где всё конечно, кроме пустяков, Что памятью особенно любимы. И хочется простить мне сопляков, в пространство бросивших: «НЕТ, НЕ РАБЫ МЫ!» |
Que me racontent ces villes: immeubles, entrepôts, terriers de quelqu’un, garages animés pars des graffitis, Et les clôtures de béton gris? Triste, incertain au milieu des jours de la semaine elle prend le train dont elle a mortellement marre. Les extrémités crasseuses de ce repos Personne ne les apprécie, c’est difficile à croire, qu’il y a tant de générations dans le sang de ce peuple. Mais là où il existe un troisième, à côté des deux autres, L’église et la maternité projettent une lueur de cierges. Où vont-ils tous? qu’est ce qui nous attire Vers des panoramas lointains, qu’est ce qui dans ces villes suicidaires, où chaque geste et sentiment aiment l’addition? Où sont-ils tous, à l’exception bien sûr des broutilles qui sont particulièrement chères à notre mémoire. Et je voudrais pardonner aux morveux, lançant dans l’espace: « NON, NOUS NE SOMMES PAS DES ESCLAVES! » |
En Russie
Des sons de Russie
